ПО ТУ СТОРОНУ ЗЕРКАЛА
«Всякая вещь, поставленная перед зеркалом,
в нём свой образ напишет по дивной Божьей
премудрости. Разве не чудо этот удивительный
образ? Если человек движется, - и он движется,
перед стоящим – стоит, перед смеющимся –
смеётся, перед плачущим – плачет, или что иное,
что человек делает, - и он делает».
Симон Ушаков.
ПО ТУ СТОРОНУ ЗЕРКАЛА
Есть в удвоении миров
Мотивы рокового свойства –
Надменны губы, взгляд суров,
И отсвет мнимого геройства
На лбу обугленном лежит.
Не каждый встанет над веками,
Не каждый обратится в камень
И страшной смерти избежит.
Коварна лет закономерность,
Мы погружаемся в двумерность;
Вчера – сегодня, свет и тень,
Проходит ночь, приходит день,
А мы год от года старея
И в старости своей хирея,
Святых заветов не блюдём,
Ногами шаркая идём,
Мусолим старые идеи,
И потому нам всё равно –
Недавно спим мы иль давно…
***
Пусть горький стыд лицо мне обожжёт,
Пускай надежда жалостью прольётся.
Я голос жду – и голос отзовётся,
И уж, конечно, мне он не солжёт.
В мышиный угол мы заточены,
Нам по душе параграфы и речи,
А в ком проглянет что-то человечье,
Тому на плечи – деньги и чины.
Сумел бы я соблазна избежать,
Чтоб не остаться нравственным калекой?
И спор о счастье, спор о человеке
Сумел бы я достойно продолжать?
На ком печать и дьявольская спесь?
Я отвергаю зеркала наветы.
Пусть не осудят пасынка поэты
И примут ересь так же, как и лесть.
***
Есть смысл глубокий в истинах простых,
Есть тайный светоч в мальчике-задире.
Всё красота, всё сложность в этом мире,
Нет биографий скучных и пустых.
Мне испытанья снова суждены –
Готов ли я пройти кругами ада
Без ожиданья славы иль награды,
Которым в прихоть все мы рождены?
Готов ли я чужою жить бедой,
Готов ли плакать вместе с сиротою?
Кто приходил к согласию с судьбою,
Юродивый тот. Или же – святой.
ВЕЧЕРОМ, ПОСЛЕ ДЕМОНСТРАЦИИ
Потёмки горели неоновым блеском,
Я, руки раскинув, наощупь брёл к свету,
И улицы полнились звоном и плеском,
И резали ночь мотоциклы-кометы.
В толпе многоцветной путём бесконечным
Я шёл, наступая на пятки соседям,
И думал тоскливо о тленном и вечном,
И в лица с надеждой заглядывал детям.
Какая судьба предначертана свыше
Отчизне моей, поколеньям грядущим?
Я просто свидетель, я видел и слышал,
И грех этот вряд ли мне будет отпущен.
Как знать, добредём ли мы до катаклизма, -
Я всё опишу, да простят мне потомки.
Барахтаясь в липких волнах оптимизма,
В колонне иду сквозь густые потёмки.
ФЕВРАЛЬСКАЯ АНГИНА
Мутный вечер. Смятая постель.
На обоях бледные узоры.
Тихо-тихо сидя в темноте,
Я глядел в раздвинутые шторы.
Пузырёк с лекарством на столе,
Осторожный голос за стеною…
На моей измученной земле
С сентября не пахло бузиною.
Ей бы света каплю и тепла,
Что мороз – экзотика, не боле!
Даже астры скорчились от боли
На листе оконного стекла.
Голос мой стал тихим и больным –
Я опять ангиною уложен.
Бой часов таинственно тревожен
Посреди вселенной и зимы…
«АНАТОМИЯ МИРА»
В эту комнату, где я
О тебе подумал нежно,
Не вернётся говор прежний,
Не придут мои друзья.
Всё тут будет по-иному –
Мебель, книги, зеркала…
В окна бьют колокола,
Разнося мотивы Донна.
Ветер пляшет в проводах,
Галка дремлет на карнизе…
В вечность выправлены визы,
Штампы ярки в паспортах.
ПРОЩАНИЕ С ЦИТЕРОЙ
Изменчив мир – я думал простодушно,
Когда уткнувшись бледным лбом в подушку,
И смежив веки, как сказал поэт,
Лежал, в матрасик втиснувшись тщедушный,
И слушал звон трамваев равнодушно,
И ощущал щекою слабый свет.
Вчера лишь был параграф первый пройден,
И благодарность первая природе
Была вчера лишь мною отдана,
А нынче я не так уже свободен –
Средь разговоров праздных о погоде
Я тайно мыслю – в чём моя вина?..
Изменчив мир – ищу опроверженья.
В какой-то мере это достиженье.
Изменчив мир; я мальчик был тогда,
Когда не знал ни лжи, ни поражений
И не предполагал, что жизнь – движенье,
Щемящий путь неведомо куда…
АВИАЛИНИЯ
«ИЛ» вырулил на взлётную полоску
И побежал, качаясь, как повозка.
Чему навстречу, я ещё не знал.
Был впереди путь долгий и подробный,
И в середине камень ждал надгробный,
А мой сосед давно уже дремал.
Когда шестнадцать было мне, я верил,
Что есть в грядущем тайном чьи-то двери,
И эти двери – только для меня.
Но свой обман лелеял я напрасно –
Жизнь оказалась грубой и опасной;
Я брёл по ней, за страх себя кляня.
И вот теперь в салоне «Ила» горбясь,
Я вспоминал неначатую повесть.
Стюард с стюардом бились «в дурака»,
И из-за ширмы, где они сидели,
Тянулась песня, словно нить кудели.
Сосед дремал. Мы плыли в облаках.
НА РАБОТУ
Я встану рано – в сумерках ещё,
Покинув норку тёплую постели,
Босой ногой касаясь пола еле,
Пройду к окну, увитому плющём.
И провода, и ветки за стеклом
В колючих иглах изморози первой
Натянуты, как слабенькие нервы
У игрока за игорным столом.
Я в тёмной ванной рядом со сверчком,
Который шлёт экспромты мне, балуя,
Вечерние отмою поцелуи
Под полусонным зеркала зрачком.
Осколок мыла пахнет резедой,
И выдавленный тюбик «Поморина»
Напоминает чем-то балерину,
Давно когда-то бывшую звездой.
На кухне дремлет синий абажур,
И том Рембо забыт у чашки с чаем…
Мой робкий жест неловок и нечаян,
Забывшись, я стихи Рембо твержу…
Не разобрав, где слава, где хула,
И подавив предательские вздохи,
В который раз я думаю, что плохи
И так никчёмны все мои дела.
Категоричен это приговор,
И апелляций ворох бесполезен.
Вина бесспорна, спор – неинтересен…
Ещё один в потёмках коридор…
ПЛЕНЭР
В преддверии конца недель неумолимых
На дождь я уповал, но сил неодолимых
Так прочен был союз и так тесны ряды,
Что оказались тщетны желанья и труды.
Поникли листья лип и клёнов соловьиных,
Оборван серпантин тропинок муравьиных,
И клюквин угольки у выстывшей воды
Опять во мне рождают предчувствие беды.
Я жил один среди потерь невосполнимых,
Надуманных страстей, недомоганий мнимых,
Читал стихи чужие на разные лады,
Найти мотив пытаясь для собственной дуды.
Боярышник сгорел. Все ноты – на картинах:
Озябшие кусты, два пёрышка утиных,
В хвощах стеклянных мох, и дальние пруды
Под сумеречным светом – слоинками слюды…
***
Откуда я и что мне суждено,
Кто я такой, зачем я в этом мире?
Зачем на шее жизнь пудовой гирей
И что со мною жизнью рождено?
Кто мне родня, кто милый мой родитель –
Царь Соломон?
Безвестный иудей?
Или Искандер – яростный воитель?
Или Сальери – горестный злодей?
Я белый лист измарываю грубо,
Под лампой мне уже невмоготу…
Прикрыть бы чем искусанные губы,
Порыв души и сердца наготу…
***
Преследуемый тайными страстями,
Я разрывался в двойственности сна,
И шёл чужими торными путями,
И всё твердил чужие имена.
Чужим прозреньям чуть ли не молился,
Чужих открытий миг благословлял,
Страдал за тех, кто умер или спился,
Кто ни за что до времени увял.
Я наступал судьбе своей на пятки,
Пристрастный суд предчувствуя в конце,
И шёл вперёд – наивный! - без оглядки
С тупым упрямством в яростном лице!
***
В поэзии так странны совпаденья –
Порою взлёты горше, чем паденья,
И путь в гранит – как путь через гранит.
Среди аллей широких коридоров
Мы опускали долу наши взоры
И упускали дней своих лимит.
На кладбища больших аудиторий
Мы приходили, словно в санаторий,
Нас бедный Пяст ничуть не занимал,
О Бурлюке мы знали понаслышке
И Хлебникова считанные книжки
Никто из нас в то время не читал.
Как глубока ирония столетий!
Мы камни дней кладём на плечи детям,
В минуте каждой чувствуя упрек.
Возможно ль знать грядущие деянья
И в нищете не жаждать подаянья,
И голосить над тем, что не сберёг.
Но если всё же искра повторится,
Я без сомнений выпущу синицу.
Пусть ноги канут в будущую пыль.
Мне обойти тропинки Гефсимана,
Трудней, чем стать потворщиком обмана
Или одним из тысячной толпы.
ДЕТИ В ГРЯДУЩЕМ
Потомок мой постигнет, может быть,
Нелепость моего существованья…
(Тот, кто познал сомненье и страданье,
О будущем не в силах позабыть…)
Всё думаю, какими станем мы,
С чем подойдём к трёхтысячному году?
Антихристу станцуем ли в угоду
Или воздвигнем храмы среди тьмы?
Я верю в путь, означенный грозой –
Сберёмся мы под Игоревы стяги;
Нам не страшны ни гунны, ни варяги –
Омоем бельма жгучею слезой!
Я – миг и вечность, «завтра» и «вчера».
Да будет свет, когда растаю в небе…
Меня согреет ласковая Вега,
Меня накроет тяжкая гора…
ОДА ПОЭТИЧЕСКОЙ ВОЛЬНОСТИ, НАПИСАННАЯ НА СПОР
Как я хотел тебя воспеть,
О поэтическая вольность!
Переложив твой нрав фривольный
На звон альтов, ударных медь,
Чтобы могла ты прогреметь
Талантам песней посвящённой,
Чтоб не посмел ни хлыщ лощёный,
Ни деревенщина-медведь
Сказать, что нет в стране поэтов –
Наверняка кто знает это?
Мне жаль великих – горький путь
Был этим людям уготован.
О нестрадавшие, на что вам
Страдания кого-нибудь?
Довольно было им блеснуть
На горизонте жизни нудной
Звездою яркой, но минутной,
И презираемым уйти
В могилу с общего пути.
Я виноват, что до сих пор
Не сдвинул ни одну из гор,
И не воздвиг главы угла,
И не поднял к звезде крыла…
Я виноват, а ты, а ты,
О поэтическая вольность,
Через иронию, фривольность
Дай мне вкусить от красоты
И, демагогию поправ,
Параграф отделив от прав,
Постичь догматы чистоты.
***
Простите мне невольный плагиат:
Я сам избрал и выпестовал ад.
Когда ладонями к огню я прикасаюсь,
Иль над котлом кипящим повисаю,
Или стою на углях босиком,
(А раны кровоточат и гноятся),
Я знаю, что мне нечего бояться.
И наволочку трогая виском,
Я с сожаленьем думаю о том,
Что ада нет.
И рая тоже нет.
А мне уже довольно много лет…
ВОКРУГ – ШИПЕНИЕ
Червоточинка чужая
Вчуже чувства принижает,
Иссушает,
поражая,
тяжким зноем
Свежесть душ.
Каждый шаг наш
искушая,
Шума шуток нас
лишая,
Пошевеливает шеей
нашей
щуплой
Сонм кликуш.
ТРИ МОЛИТВЫ
1.
Времена Булгариных прошли,
Имена Гагариных взошли.
Греча нет давно уже в помине,
Только мы по-прежнему на мине.
Толку нет, что век двадцатый скачет,
Кат найдётся – всё переиначит.
Песню он споёт для вас лихую,
А потом нагадит вам втихую.
Анекдот расскажет он, что надо,
А потом продаст родного брата.
Пожелает – многие вам лета!
И обхает походя поэта.
Мол, поэт – такой-то и сякой,
И вообще, водиться с ним на кой?
Только мы давно уже не дети,
Сами знаем, что творится в свете.
По стране – хоромы да палаты,
В них живут певцы-лауреаты.
«Славно, братцы, славно, братцы,
Славно, братцы-егеря,
Разлюбимые царя!»
Кто рискнул – тому подарок,
А иным – одни удары.
Тот судьбу свою слепил,
Кто во славу пел и пил,
Кто во здравие старался,
А плевали – утирался…
2.
Славен жизни итог –
Горлом кровь сквозь платок,
Или просто – петля
Да сырая земля,
Или в загнанном сердце – привычная боль,
Или хриплою глоткой ревёт алкоголь.
Я – гладиатор,
моя арена
Посыпана пеплом, чтоб мягче падать.
Зритель в аффекте взрезает вены –
Мол, мало крови, ещё, мол, надо!
Натянем нервы, вытянем жребий.
Жаль, что вместо доспехов – кожа.
Есть чёрт в аду и Господь на небе,
Но ни один из них мне не поможет.
Под кожей – душа, а в душе – слабинка:
А ну как зарежут? Должно быть, больно…
Влетаю в круг, меж зубами – травинка!..
Сегодня в цепях я, а завтра – вольный.
Лечу в небеси, будто новый Икар,
На белые крылья ложится загар.
Среди херувимов лечу ни пиры
К иному владыке, в иные миры.
А бренную плоть мою сунут в песок,
И камень поставят на самый висок,
И выбьют на нём мою хриплую строчку,
И с облегчением выставят точку.
3.
Сырой бульвар. Старинных фонарей
В холодной тьме неровное свеченье.
Я спрашивал: «Какое же значенье
Ты придаёшь словам моим, Андрей?»
Простить непросто, знаю по себе,
Бог триедин, не в этом ли загвоздка?
Мы подошли к газетному киоску,
Как к главной вехе в собственной судьбе.
Вдали, в сияньи солнечных лучей
Плыл Радонеж, сверкающий и чистый…
Какое слово горькое – отчизна,
А ты в отчизне будто бы ничей.
Ещё заплату в рубище творца!
Завидный вид у пасынков эпохи!
Дарованы им жалкой славы крохи
И вся страна без края и конца.
Пусть милосердья светлые пути
Пребудут с нами до скончанья века,
Пусть человек полюбит человека
И за обиды горькие простит.
Наивно? Да. Но разве не наив
Спасает нас в жестоком марафоне?
Немой послушник в чёрном балахоне
Уходит к звёздам, небо запалив.
***
Какая странная весна!
Ни сна,
ни отдыха не зная,
Играет с нами.
Мгла лесная
Нас обступает,
и со сна
Бормочет что-то нам сосна,
Тугие крылья простирая.
И рая
чудится нам свет,
И с веток голых гарь стекает,
И пёс лохматый лихо лает,
И раскаляется рассвет.
И с вет-
ром выходя в дозор,
Зор-
кое око солнца
Оглядывает дня узор
И нежит взор в озёр оконцах.
***
Я ухожу, должно быть, навсегда
Из вечных грёз земли обетованной
И, постигая мир большой и странный,
Хочу вкусить запретного плода.
Когда-то солнце было колесом,
Когда-то я на облаке катался,
А нынче мне от тех времён остался
Несбыточный, неповторимый сон.
***
В душе моей давно разлад,
Зачем сказал ты, что свобода
Нас примет радостно у входа? –
Нам ни к чему такой расклад.
Давно в цепях проклятых дней
Задохся я, как жрец троянский,
Давно мой гонор вольтерьянский
Посеял бисер меж свиней.
Невмоготу!
Довольно ныть
И сопли скользкие лелеять!
Осточертело в хоре блеять
И стадом по теченью плыть!
…Лишь тот провидец и судья,
Кто возвести хулу на Бога
Посмеет, стоя над порогом
Грядущего небытия…
***
Устал я, неможется, что со мной стало?
Какая тоска меня гложет и мучит?
Ответьте скорей, черноглазый поручик,
Ведь что-то подобное с вами бывало?
Откроем ли все мы объятья друг другу?
Пробьётся ли в нас сострадания лучик?
Ответьте скорей, черноглазый поручик,
Подаст ли мой враг мне когда-нибудь руку?
Прощать бескорыстно, любить безответно –
Кому эту ношу Всевышний поручит?
Под пулей стоит черноглазый поручик
И бледность его никому не заметна.
***
Я ритмом ямба и хорея
Теченье дней своих слежу,
Поэмы вечные твержу
И год от года молодею.
Не сторонюсь теперь людей я
И строго жизнь их не сужу,
Чужой улыбкой дорожу
И верю – мир не оскудеет.
Какие светлые идеи,
Когда у лампы я сижу
И над страницей ворожу,
Меня, озябнувшего, греют!
Но в зеркало порой, робея,
Я на лицо своё гляжу
И в нём такое нахожу,
Что разом сердце холодеет.
***
Какое одиночество вокруг,
Как сумрачна уснувшая больница…
Свершили стрелки свой привычный круг,
Погашен свет, а мне опять не спится.
И в темноте оконного стекла
Мне слышен шелест крыльев невесомых,
И чудится – порхают те крыла
Сквозь коридор притихший, полусонный.
О эта ночь, зовущая во тьму!
Как мало лет отмерено нам Богом,
Как скоро все мы явимся к Нему,
Застыв в смятеньи пред Его порогом.
НИЧТО, НЕЧТО…
Я прохожу реальности кордон,
Но и за ним – заботы и тревоги,
Я вижу лес, дорогу, старый дом,
Кривые двери, стёртые пороги.
Смычок сверчка, шушуканье мышей…
В углу угодник копотью укутан…
И миражи столичных этажей
Плывут в окно неведомо откуда.
Светлеет ночь, и сумеречный день
Встаёт в проёме выбеленной рамы,
Под ветром зябнет мокрая сирень,
Как героиня старой мелодрамы.
Бодая лбом холодное стекло,
Запоминаю милые приметы –
Размытый лог, травой поросший склон –
Дождливый день чахоточного лета…
Когда-нибудь я встану из огня,
Вернусь сиренью, гроздью сизокрылой,
И новый мальчик путь свой от меня
Свершит во тьму, что веки мне укрыла.
POST SKRIPTUM
Берег песчаный, вода темна.
Спокойно, Харон – не судья.
Надежд чужих до краёв полна
Большая
его ладья.