Владимир Лидский

Он решился написать о русском садизме

Владимир Михайлов (литературный псевдоним Владимир Лидский) написал книгу с шокирующим и эпатажным названием “Русский садизм”. О страшной жестокости большевизма и революции. Книгу, полную описаний бессмысленной кровавой вольницы красных атаманов, грабивших и убивавших для развлечения, ужасов гражданской войны, продразверстки и массового истребления евреев. Все это уместилось не в такой уж толстый томик, который выпустило российское издательство “Лимбус Пресс”. И понеслось — книгу хвалили и ругали, самого автора обвиняли в нездоровом интересе к описаниям безграничной жестокости. А затем произошло самое неожиданное — роман был номинирован на российскую литературную премию “Национальный бестселлер”. Из 46 претендентов он вышел в финал среди шести. Это — несомненный успех...

— Владимир, мы много лет знали вас как киноведа, все знавшего о кыргызском кино, умеющего интересно рассказать о нем. Богемное занятие, тусовки. И вдруг как снег на голову — “Русский садизм”.
    — Книга писалась более двадцати лет, я начал ее в 88–м году. Замысел, конечно, был глобальным. Каким получилось воплощение, уж не знаю.
    Меня всегда интересовала российская история и больше всего в ней — становление большевизма, сыгравшего роковую роль в наших судьбах.
    Я работал в архивах, копался в исторических документах, читал мемуары, со временем проявилась определенная картина, определенное понимание этого явления.

— Почему именно большевизм? Вряд ли сегодня это еще интересно кому–нибудь, разве что историкам...
    — Я не историк, но феномен большевизма, который вылился в итоге в то, что мы сегодня имеем, — меня всегда сильно интересовал, хотя и сложно объяснить, почему. У меня репрессированная семья. Это накладывает свой отпечаток. Деда моего расстреляли без суда и следствия. Бабушку арестовали, закатали на 25 лет на Колыму. Когда я вернулся из армии, пытался беседовать с бабушкой, которая выжила в лагерях, вернулась на материк. Я приставал к ней с расспросами. А она не хотела ничего вспоминать, говорила одно и то же: “Тебе это не нужно знать, ни к чему хорошему это не приведет”. Тем не менее я продолжал интересоваться. И в моей книге это все есть. Она отчасти построена на автобиографических, семейных данных.

— Как пел Окуджава: “И из собственной судьбы я выдергивал по нитке”?
    — Ну да. И с возрастом этот интерес не угас. В архивах больше сидел, книг больше читал на эту тему. Это было серьезное изучение, которое и вылилось в конце концов в “Русский садизм”.

— Только почему так долго — 20 лет?
    — Так ведь семья, ребенок — нужно было зарабатывать деньги. Занимался литературной поденщиной. Писал в газеты, в “Вечерку” в частности. В неделю раз, а то и два публиковался. Писал в основном о кыргызском кино. Но уже в последние годы появилась возможность больше уделять времени моей книге. И я ее закончил за 2–3 года.

— И как можно все–таки определить ее жанр?
    — Роман.

— Значит, это все–таки художественная проза?
    — Да, но основанная на конкретных исторических событиях, фактах.

— Ваши герои — вымышленные или реально существовавшие?
    — Есть исторические персонажи, например, атаманы Махно и Григорьев, военачальники Гражданской войны, такие люди, как Антонов–Овсеенко, и в то же время много вымышленных персонажей.

— А время какое? Что, только революция?
    — Нет. Это эпопея, охватывающая период от конца XIX века до конца XX–го.

— Ого! Серьезный размах...
    — Да, период большой, персонажей много, но всё держится на двух главных героях. Они антиподы — инженер Михайлов и комиссар Маузер. И комиссар тут — некое воплощение «идеального» зла.
— Ну в этом с вами многие могут поспорить.
    — Конечно, может быть миллион мнений на эту тему, и какой–нибудь советских времен университетский профессор в два счета докажет, что большевизм — это благо, но у него просто был неправильный менеджмент, а идея-то хороша. Но я думаю,что идея глубоко порочна.

— А какая идея–то? Что такое для вас большевизм?
    — Поскольку я киновед, всегда интересовался, помимо бумажных документов, документальным кинематографом. Приходилось смотреть много хроники — революционной, дореволюционной, хроники гражданской войны. И вот на одной ленте я увидел демонстрацию 17–18 годов. Люди несли транспаранты, на которых было написано: “Железной рукой загоним человечество в счастье”. Это кредо большевизма. И мне все время хотелось спросить: вот вы хотите для всех благоденствия, но почему железной рукой? Идея извращена в самом начале. А я не хочу счастья железной рукой, у меня свои представления об этой мечте каждого человека.

— Что же, по–вашему, заставляло революционеров–большевиков идти на все те страшные преступления, которые вы так натуралистично описываете в своей книге, — идеология, шкурный интерес?
    — Конечно, была философия. Но и колоссальный шкурный интерес. Сейчас всем известно, кто такой был Владимир Ильич Ленин и на какие деньги он делал революцию. Это был интерес в первую очередь германского империализма и вообще Европы, а свой личный интерес преследовал здесь некто Парвус, финансировавший Ленина. Это давно не тайна, но раньше за нее сажали.
    Конечно, нельзя отрицать, что рядовые партийцы искренне хотели счастья и добра своему народу. Высшее звено — вот где были фанатики, зацикленные на безумной идее тотального переворота. Мы старый мир разрушим — твердили они и не замечали гибельной пропасти под ногами.

— Но ведь толпа–то, так называемый народ, с огромным запалом шла за ними. Значит, это заводит, цепляет огромное количество людей. Это мы увидели и в наших двух так называемых революциях. Как с этим быть?
    — Насчет толпы — это чистой воды популизм. Толпа слепа. В толпу достаточно бросить уголек, чтобы разгорелось пламя. Толпу можно подзуживать и подзадоривать лозунгами, которые актуальны для нее на данный момент. Им говорят: мы дадим хлеба, а вы — идите громить город, убивайте, жгите. И они идут. Я нашел в архивах удивительную книгу. Документы, которые в ней собраны, доказывают, что весь 17–й год прошел под знаком грабежей винных магазинов, складов. Просто потрясающая книга. Это было в Петрограде, Москве и других городах России. Вот вам идея. Большевизм–то и затрагивал самые темные струны человеческой души — предлагая отнять и поделить. Это был призыв к мародерскому счастью. А в переменах, рожденных не эволюционным путем, а вот таким — грабительским, не было ни йоты справедливости.

— С большевизмом понятно. Но почему у вашей книги все–таки такой шокирующий заголовок — “Русский садизм”?
    — Потому что моя книга прежде всего о садизме. Очень многие критики меня ругают за это: зачем, говорят они, столько натуралистических подробностей, шокирующих описаний пыток, всяческих издевательств, мучений, бесконечных убийств? А мне именно нужно было показать истоки этого садизма. Ведь все это сопровождало революцию 1917 года и вызванную ею гражданскую войну.

— Насколько я понимаю, вы настойчиво хотите внушить своим читателям некий новый и для многих ошеломляющий взгляд на большевизм и порождённую им революцию. Они по вашей логике рождают таких чудовищных демонов?
    — Конечно! Именно это я пытался показать, обнажив в своей книге отрезвляющую мысль. Большевизм как конечная точка исторического развития на тот момент привел к неисчислимым бедствиям в нашей стране, к рекам крови, к низложению человека, к тому, что изменился даже генофонд нации.

— Не понимаю, как это возможно?
    — Все лучшее, светлое, талантливое было истреблено. И не только в России, во всех республиках. Посмотрите, кто захоронен на Ата–Бейите — весь цвет кыргызской интеллигенции. Почему? Потому что за счет уничтожения талантливых и свободных на белый свет вышли серые и ничтожные. Эти дефективные гены пошли в будущее. У Гумилева есть исследование на тему появления и гибели пассионариев.  “Этногенез и биосфера земли”. Там он предлагает свою теорию развития этноса, который рождается, достигает высшей точки развития и постепенно начинает увядать. Существует и точка распада, когда этнос загнивает и гибнет. В 1985 году нам, студентам, устроили встречу со Львом Николаевичем. Позволили задавать ему вопросы. Кто-то спросил: “А в какой точке сейчас находится развитие советского этноса?”. Вместо ответа он набросал схему, на которой кривая развития как раз пошла вниз. И через каких–то десять лет советский этнос погиб.

— Но, судя по всему, проблемы, которые были созданы коммунистическим режимом, еще не изжиты?
    — Конечно. Посмотрите, к чему мы пришли. Одна революция, вторая. И чем дальше, тем больше крови и потрясений. И так будет продолжаться, пока история не перемелет последствия большевизма. Пусть все развивается эволюционным путем, зачем эти потрясения, реки крови? Зачем резать друг друга, когда можно договориться? Мы же люди — у нас есть для этого языки.
А как Владимир Ильич поступал? Есть документы, которые говорят об этом. Расправился с одной политической группировкой, потом с другой, потом закрыл все оппозиционные газеты, затем начал убирать оппонентов. Ничего не напоминает?

— Володя, что вы, как большой специалист по большевизму и самым страшным его проявлениям — революциям, думаете о событиях в нашей стране, которая, как я понимаю, и вам, москвичу по рождению, стала родиной?
    — Я думаю, что свою роль, конечно, сыграло советское наследие, о котором мы уже говорили. Ведь так называемые цветные революции прокатились по всем бывшим республикам СССР. А плюс к этим ядовитым “большевистским” зернам примешивается сейчас идеология, которая звучит примерно так: “Доллар выше всего!”. Если разобраться, и наши “события” выросли на деньгах, на них основываются и делаются ради них.
    Большинство кыргызстанцев не хотят в этом разбираться, не хотят видеть, как ими манипулируют. Они хотят спокойно жить, спокойно зарабатывать. А им не дают! Приходит какой–то там Вася и говорит: “Смотри, какая несправедливость — ты доедаешь последний хлеб, а вон те жируют, кинь в них камень!”. С помощью таких примитивных провокаций создаются огромные потрясения, особенно если действительно в жизни страны много несправедливости, как в нашей. Но ведь, как мы уже убедились, все эти свержения и перевороты приносят только огромный ущерб, разрушают социальные отношения, ведут к разрухе.

— Что вы почувствовали, когда написали последнюю фразу, поставили точку и прекратили течение событий своего романа?
    — Да ничего особенного. Просто освободился от груза этой большой работы.

Ольга Дядюченко