СЁСТРЫ МИЛОСЕРДИЯ
Пьеса в двух действиях
Действующие лица
Великая Княжна Ольга
Великая Княжна Татьяна
Великая Княжна Мария
Великая Княжна Анастасия
Яков Юровский, комендант Дома особого назначения
Григорий Никулин, помощник коменданта Дома особого назначения
Пётр Ермаков, военный комиссар, начальник охраны Дома особого назначения
Человек в чёрном
Доктор
Николай Александрович Романов, гражданин
Алексей, сын Николая Александровича Романова
Первое действие
Сцена актового зала советской школы. На заднике – транспарант: Пионерский привет славному революционеру!
Юровский выходит из-за кулис.
ЮРОВСКИЙ (в зал). Дорогие товарищи пионеры! Дорогая подрастающая поросль! Спасибо директору вашей школы… завучу… и вот классной руководительнице… они понимают: новое поколение надо воспитывать… да! на примере старших… на примере нашего героического прошлого. Мы же революцию делали. Помните, как товарищ Маяковский: надо понимать – делать жизнь с кого. С нас надо делать. С меня вот. Я великое дело совершил. Я царя убил. Я - освободитель. Это я положил конец династии Романовых… кровавых властителей России. Вы же знаете. Ходынка, Девятое января… Расстрел крейсера «Очаков»… А теперь вы – властители. Молодое поколение нашей страны. Самой гуманной в мире. Страны Советов… А царя - в топку истории! Сколько он душ погубил… Русско-японская война… и ещё эта… им-пе-риа-листическая… Отомстил я ему. За всех. За вас. Убил его. Расстрелял. Вообще всех убил. И царицу, и дочек. Царевича ещё. Такой же почти был. Как вы. Лет тринадцать или четырнадцать. Похож тоже на пионера. Вот знаете что? Не убей я царевича, вы и до сих пор жили бы под игом проклятого капитала. Потому что царевич вырос бы и стал царём. И пил бы из вас кровь. Но нет! Ваша молодая кровь нужна для строительства всемирного царства свободы. Вот какое царство нам нужно. Царство, в котором все равны. Царство, в котором все свободны. Царство, в котором никто не голодает. А царевич (Задумывается на мгновение.)… он бы вас объедал. Знаете, как жрал царевич? Десятками килограммов. Осетрину, стерлядь, мясо молодого ягнёнка. Он такие блюда жрал, которых я даже названия не знаю. Он жирный был, как кабан. И царь тоже. И царица. А девки у них вот такие были (Показывает.) Они весь трудовой народ объедали. А я их всех… (Делает энергичный жест рукой.) … под корень. Чтобы не было голода в стране. Чтобы вы росли сытыми, здоровыми и счастливыми. И вам я говорю: встретите врагов народа, которые хотят, чтобы вы день и ночь работали на них, - не жалейте! Убивайте! Только так сможем мы жить счастливо и беззаботно! Убивайте!
Слышны аплодисменты.
Гостиная в Ипатьевском доме. Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия репетируют домашний спектакль. Ольга распоряжается, выстраивает мизансцену, разводит актрис.
ОЛЬГА (за Ленокса).
Какая буря бушевала ночью!
Снесло трубу над комнатою нашей,
И говорят, что в воздухе носились
Рыданья, смертный сон и голоса,
Пророчившие нам годину бедствий
И смут жестоких. Птица тьмы кричала
Всю ночь, и, говорят, как в лихорадке,
Тряслась земля.
ТАТЬЯНА (за Макбета).
Да, ночь была тревожной.
ОЛЬГА (за Ленокса).
За весь свой краткий век не помню ночи,
Подобной ей.
По сцене медленно перемещаются тени Юровского, Никулина и Ермакова.
ЮРОВСКИЙ. Да чего! Какая ещё ночь? Какая ещё птица тьмы? Кого слушаете, кому верите? Земля не тряслась! Тихо-мирно всё было. Построили и убили… не-не, не убили… Казнили! Это казнь была. Тихо-мирно казнили.
НИКУЛИН. Просто построили в подвале и расстреляли.
ЕРМАКОВ. Я в царя стрелял. И вот в эту сучку (Показывает на Анастасию.) И в эту! (Показывает на Марию.)
МАРИЯ (за Макдуфа).
О ужас, ужас, ужас!
Ни языком не высказать такое,
Ни сердцем не постигнуть.
ТАТЬЯНА (за Макбета).
Что случилось?
МАРИЯ (за Макдуфа).
Злодейство все пределы перешло:
Господний храм взломал убийца гнусный
И жизнь его помазанной святыни
Кощунственно похитил.
ЕРМАКОВ. Что за хрень? Что она городит?
ТАТЬЯНА (за Макбета).
Что? Чью жизнь?
ОЛЬГА (за Ленокса)
Что? Жизнь его величества?
ЮРОВСКИЙ. Да кто похитил? Никто ничего не похищал. Возмездие свершилось. Оно должно было свершиться.
МАРИЯ (за Макдуфа)
Войди же,
И в спальне вы лишитесь глаз при виде
Горгоны новой. У меня нет слов,
Взгляните лучше сами.
Все вставайте!
Пусть бьет набат! Измена и убийство!
Вставайте, Банко, Дональбайн, Малькольм!
Стряхните тихий сон — прообраз смерти:
Она пришла сама, и страшный суд
Уже вершится здесь! Малькольм и Банко,
Вставайте, словно духи из могил,
Взглянуть на этот ужас! Бей, набат!
Бьют колокола.
Небольшое затемнение.
ОЛЬГА. Воля ваша, сестрицы, но мне как-то не по себе.
ТАТЬЯНА. И мне.
МАРИЯ. Мне тоже.
АНАСТАСИЯ. А мне ничего. Весело даже.
ОЛЬГА. Да потому что ты всегда словно обезьянка. Тебе только проказничать. Как можно быть такой легкомысленной? Ведь ты уже не ребёнок.
АНАСТАСИЯ. Да что такое? Если я люблю проказничать…
ТАТЬЯНА (укоризненно). А ведь мы в тюрьме. Какие проказы? Мы только с виду свободны. Мы в заточении. Эти ужасные солдаты… и как они с нами обращаются…
ЮРОВСКИЙ. Да что вы ноете? Нормально же с вами обращались. Гулять разрешали? Разрешали. Молиться давали? Давали. Огород позволили сажать? Позволили. Каша всегда была. Картошка. (С возмущением.) Сметану вам приносили!
ОЛЬГА. Мы все умрём. Мы будем сидеть на небесах и беседовать с Боженькой.
АНАСТАСИЯ. Лично я умру через сто лет. А вы как хотите.
МАРИЯ. Оля, вечно ты со своей загробной жизнью! Стоило кузине Элле почить, так ты только о смерти и говоришь…
ОЛЬГА. А как ты думала? Может быть, ты думала, что смерти вообще нет?
АНАСТАСИЯ (встревает). Конечно, нет. (Сдёргивает со стола белую скатерть, накидывает её себе на голову, дурашливо пугает сестёр). Разве это смерть? Нет! Это просто пугало.
МАРИЯ. Ничего я не думала. Но мы ещё долго будем жить.
ТАТЬЯНА. А я за папа очень беспокоюсь. И за мама. Как солдаты на них смотрят… с ненавистью. А когда-то на коленях перед ними стояли. Любили папа. И он любил солдат.
ОЛЬГА. Он весь народ любил. И сейчас любит. Даже такой, как сегодня. Просто у народа разум смутился. А раньше народ его обожал. Помните, как мы ехали в карете, и крестьяне на колени вставали… прямо в дорожную пыль…
ТАТЬЯНА. А Машка у нас даже больше, чем папа любила солдат. Помнишь, Оля, как она из Зимнего смотрела… а там полки маршировали …
ОЛЬГА. Ой! Так смешно было! Машка смотрела-смотрела, а потом и говорит: как же я люблю этих дорогих солдат! Хочу, говорит, прямо перецеловать их всех!
МАРИЯ (Ольге). Да ты сама к военным неравнодушна. Сколько раз в офицериков влюблялась! Коля Карангозов… какой чудесный армянский мальчик был… корнет, смугленький… душка…
ТАТЬЯНА. А Иедигаров из Тифлиса… Оля! и почему тебя всегда к тёмненьким мальчикам тянуло… ротмистр полка нижегородских драгун! гусарские усы, ладная фигурка… А форма, какая форма! Однако он был, кажется, женат… Ведь ты была влюблена в него, признавайся!
ОЛЬГА. Ничего не влюблена! Так… просто душка… А вот ты, сестрица, точно влюблена была! И не на шутку.
ТАТЬЯНА. В кого это ещё?.. мне многие нравились…
ОЛЬГА. Да в Маламу! Димочка Малама, твоего собственного полка улан… ха-ха! помню его - мальчишка! Бритый, румяный… засте-е-е-е-нчивый…
ТАТЬЯНА. Мой Дима был герой! Он офицера из-под огня вынес.
ОЛЬГА. Ой, он такой совестливый, Димочка! (Грубым голосом). «Я лежу тут в госпитале, отдыхаю, а мои друзья на фронте воюют».
ТАТЬЯНА. Хорошее время было. Не стали бы мы сёстрами милосердия, сидели бы во дворце, скучали бы, ныли… Тяжело приходилось, конечно, кровь, гной, бинты… эти ужасные запахи… а помнишь, Оля, как ты ампутированную ногу выносила… эмалированный тазик, грязные бинты… я думала, ты в обморок упадёшь. А всё равно хорошее время было. Мы работали, помогали. Мы были с народом. Мы делали милосердное дело. Нам зачтётся.
ОЛЬГА (мечтательно). А мой корнет романсы пел… Помнишь, Танюша, как Коля романсы пел? Их палата самая шумная была. И мы с тобой… какие мы концерты устраивали…
Берёт гитару, перебирает струны, поёт. Татьяна подхватывает. Позже вступают и Мария с Анастасией.
МАРИЯ (вдруг). Ну что, мы разве репетировать больше не будем?
Затемнение.
Начальственный кабинет. Зелёная настольная лампа. Большое окно. Тяжёлые шторы. Вечер.
За казённым столом – Человек в чёрном. Его строгий костюм подчёркивает официальность обстановки.
Вокруг стола – Юровский, Никулин, Ермаков.
Поодаль — Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия.
ЕРМАКОВ (возбуждённо). … а Стрекотин, охранник, стоял возле меня с винтовкой, а у винтовки – штык… Я ему говорю: иди, коли! Вон ту, говорю, коли! (Показывает на Марию.) Он говорит: не могу, не буду. Ну, я взял у него тогда… стал их докалывать. (Подходит к княжнам, показывает как колол.) Вот так, так… изо всех сил! Они визжали, дёргались… не хотели подыхать… А я злой был, озверелый… это же цари, царские выродки… это ж они меня – в тюрьму, в ссылку! Очень злой был… штыком – ррраз так! И штык прямо в пол вонзался… через них…
НИКУЛИН. Да потому что ты животное. Я же говорил: надо к вопросу гуманно подойти, надо мирно поубивать… чтобы не мучались… а ты? Ты зверь, Ермаков, ты ребёнка резал… он, товарищ инспектор, царевича штыком… прямо в грудь!
ЕРМАКОВ. Да заткнись ты, чистоплюй! Гуманнно ему! Ты, сука, и тогда с ними нянькался. (С угрозой.) Я смотрел на тебя… у тебя рука дрожала, пистолетик дрожал… Ты промахнулся, поди. Не хотел стрелять, гнида интеллигентская!
НИКУЛИН (резко отодвигая стул и вскакивая). Сам гнида! (Бросается к Ермакову.)
ОЛЬГА. Это не люди. Это не звери. Звери не убивают детёнышей.
ТАТЬЯНА. Это бесы. Это мерзкие, злобные бесы…
ЧЕЛОВЕК В ЧЁРНОМ (привстаёт). Товарищи, товарищи! Мы не для того здесь, чтобы… (Твёрдым и властным тоном.) Ну-ка сели оба! Я вам официально заявляю: Комиссия по истории Октябрьской революции заинтересована в объективной фиксации истории, в чётком изложении фактов… вы понимаете хоть, что были участниками исторического события, имеющего колоссальное воспитательное значение для всех грядущих поколений? Это вам не девок под забором насиловать!
НИКУЛИН. Да я-то что? Это вот это быдло!
ЕРМАКОВ (хватая Никулина за горло). Сам быдло! Тварь!
ЧЕЛОВЕК В ЧЁРНОМ. Ша! Я сказал - сидеть! Я ещё раз повторю: мне нужны объективные факты, правдивые показания. Поэтому, товарищи, спокойно и взвешенно излагайте свои воспоминания. Прошу не переходить на личности. Прошу понимать ответственность момента. Вы все - исторические персонажи. От вас зависит картина прошлого. От вас зависит воспитание подрастающего поколения. Вы должны осознавать это.
НИКУЛИН. Ну, я расскажу, как было… расскажу, как было на самом деле. А товарищи меня дополнят. В расстрельной команде нас было восемь или девять… не помните, Яков Михалыч? Вот товарищ Юровский был, руководил казнью, потом я, потом вот товарищ Ермаков, дальше - Медведев-Кудрин, потом ещё - другой Медведев, Павел… Кабанов ещё был, Иван, кажется… по-моему, двое ещё были, не упомню фамилии чего-то… может, Яков Михалыч вспомнит?
ЮРОВСКИЙ. Ну, вы знаете, я комендантом был… а ещё Нетребина позвали, ещё кого-то… латыши были… не помню точно… Вообще, ежели с начала начать, то было так: сначала хотели суд, Владимир Ильич хотел. А привезти было трудно, - царя, семью имею ввиду… Фронты везде, чехославацкий мятеж. В начале июля фронт был в сорока верстах, нельзя было вывезти. А Ленин настаивал на суде. И Троцкий тоже. Троцкий гособвинителем готовился. Повесили бы мы царя. По суду. На страх Европе. И этих тоже. (Показывает на княжон.) Не получилось. Хотели местный суд сделать, в Екатеринбурге. Тоже не получилось. И с центром мы уже числа десятого порешали, что ежели Екатеринбург придётся оставить, то - всё! Без суда. Опыта не было, думали, как сделать. Спорили. Товарищ Никулин предлагал кинжалами заколоть. В постелях. Они спят, а мы их - кинжалами…
ОЛЬГА. Это средневековье какое-то…
НИКУЛИН. Ну, потому что гуманность надо было проявить. Чтобы сразу и - всё! Я говорил, можно ещё застрелить… в постелях, спящих. Чтобы крови меньше. А Ермаков предлагал в комнату их и гранатами закидать.
ЮРОВСКИЙ. В общем, решили сказать им, что готовится нападение на дом, поэтому следует спуститься в подвал. А в подвале мы их уже и… Там ещё поварёнок был, подросток, с ним царевич играл, так его изъять приказали… чтобы не убивать, значит… Приехало начальство, и утром пятнадцатого сказали готовиться. Убрали поварёнка от них, он же не виноват…
ЧЕЛОВЕК В ЧЁРНОМ (записывая). А слуги же тоже не виноваты. Вам со слугами приказали?
ЮРОВСКИЙ. Конечно. Там ещё доктор был, Боткин, потом камердинер, повар и горничная Демидова… Их - тоже. Всех. Они ж рассказать могли, а это нельзя. Ну… собрали людей, дали наганы, у меня маузер был… готовиться же надо. Вы думаете, наверно, что это легко. Людей убивать. Это же не на фронте, там враг на поле боя, а здесь… это же мирное время. Как людей убивать? Мы же не убийцы. Не людоеды. Революция возложила на нас тяжкую обязанность. Мы исполняли свой пролетарский долг. Тяжкий долг революционного возмездия. Мы обязаны были поднять карающий меч отмщения самодержавию… вот, кстати, не все это испытание с честью… вот вы запишите: двое латышей отказались… слабохарактерные были… ручки испачкать боялись… ну, мы убрали их, не хотите, не надо, без вас обойдёмся… Ну, и потом ночью я к ним в опочивальню, побудил доктора, так и так говорю… Это уже часов двенадцать было…
ТАТЬЯНА. Только заснули… тяжело было вставать…
МАРИЯ. А Алёшка вообще не вставал. Не хотел просыпаться. Его папа потом на руки взял.
ЕРМАКОВ. Слушайте, товарищ инспектор, вот я не хочу, чтобы было искажение истории, вот смотрите: приписывают же себе главную роль… не пойму я вас, товарищ Юровский… вы, конечно комендант были, но ведь это мне предложили, мне сказали: твоей судьбе выпало счастье - расстрелять коронованного тирана и схоронить так, чтобы ни одна собака не знала… мы тебе доверяем, начальство говорит, как славному революционеру, старому большевику… твой долг, личная ответственность и всё такое… И я рад, да, я рад и счастлив, что история дала мне задание свершить суд… да, великий пролетарский суд над деспотом человечества, который сажал в тюрьмы, посылал на каторгу и расстреливал нашего брата… Как я мог не принять это поручение? Я не рассуждал, я исполнял приказы. Мне партия доверила. Могу я возражать? Это мой революционный долг. И я тогда сказал комитету: даже не сомневайтесь, всё исполню. Ни один человек в мире не узнает. Я никогда не рассусоливал, я всегда выполнял. И вот было так, вы меня слушайте, товарищ инспектор, потому что я правду говорю, а товарищ Юровский свою роль преувеличивает.
ЮРОВСКИЙ. Да это ты преувеличиваешь. Я комендантом был, мне поручили. Лично мне товарищ Голощёкин приказ дал. Вы запишите, товарищ инспектор: Филипп Голощёкин, член Екатеринбургского комитета РСДРП. Он главный был. Он с Лениным сносился… Началось всё с Седнёва, поварёнка. Я его изъял шестнадцатого числа. Утром. Сказал, дядя к нему приехал. Они забеспокоились. Доктор Боткин спрашивал, княжны тоже приходили, где, дескать, поварёнок? Когда, мол, его вернут? Царевич Алексей по нему скучает… Я им объяснял: так и так, дядя к нему приехал… Ну, они вроде удовлетворялись, успокаивались.
ЕРМАКОВ. Да это я постановление получил. Мне товарищ Филипп бумагу дал. И товарищ Белобородов бумагу дал. Вы пометьте там у себя, товарищ инспектор: Белобородов Александр… отчество не помню, он был председателем исполкома Уралсовета… Дал бумагу и говорит: ну и подфартило тебе, вот это, говорит, я понимаю, счастье выпало! Ты, говорит, теперь в историю навсегда войдёшь… А я что? Моё дело маленькое - должен приказы сполнять. В восемь вечера получил постановление, в десять приехал… латыши со мной, Медведев ещё со мной… В одиннадцать им сказали спускаться книзу. В подвал, значит. Они говорят: зачем? Мы говорим: опасность. Есть опасения насчёт нападения на дом. Кто будет нападать, зачем нападать? А они знают кто, они знают зачем… У них рыльце-то в пушку. Вот это как раз товарищ Никулин лучше расскажет.
НИКУЛИН. Ну, ты уж сам давай.
ЕРМАКОВ. Ты же лучше знаешь.
НИКУЛИН. Я-то знаю, но ведь ты у нас главный. Ты же всё подготовил, организовал, исполнил. А мы - так, сбоку припёка. Вот и рассказывай.
ЕРМАКОВ. Я подготовил, да! И захоронение организовал. И вообще всё! А ты ходил и скулил: давайте тихо убьём, давайте гуманно убьём… гуманист, мать твою!
ЧЕЛОВЕК В ЧЁРНОМ. Товарищи, товарищи! В чём дело опять? Давайте по существу. Прошу не забываться.
НИКУЛИН. Ладно, расскажу. Мне товарищ Медведев рассказывал, Кудрин который. Письма писал Войков. Знаете же товарища Войкова? Чугунолитейный завод в Москве имени Войкова. В Польше его недавно убили. Настоящий герой был. Впрочем, мы о другом… Письма, значит, писал Войков. По-французски. Он же образованный был. Это провокация была. Нужно было узнать настроение царя. Хотят они бежать, не хотят… Мы им подсунули записку: друзья не дремлют, истинные, Ваше величество, друзья, офицеры-монархисты готовят побег для вашей семьи, будьте готовы в любой момент. Спите в одежде, а лучше - вообще не спите, сделайте чертёж здания, мы вас освободим… И приписка в конце: передайте ответ такому-то солдату, верному человеку.
ЮРОВСКИЙ. Я продолжу, потому что эти ответы я лично получал. Царь пишет: мы не можем бежать, нас слишком охраняют. Мы не хотим, чтобы кто-то из охранников пострадал. Это простые солдаты, они не виноваты. Пострадать можете и вы, наши спасители. Ради Бога, - я помню, эту фразу, - ради Бога, избегайте проливать кровь. Он крови боялся, этот Николай Кровавый, кровь боялся пролить… как вообще? А Ходынка, Кровавое воскресенье? Столько крови! А тут пишет: избегайте, мол, пролить кровь... Тоже гуманист!
НИКУЛИН. В общем, письма показали, что они не побегут. Три или четыре письма было. Не хотели бежать. На судьбу надеялись. А судьба им свободы не сулила. Судьба им смертушку сулила…
Затемнение.
Гостиная в Ипатьевском доме. Татьяна, сидя за столом, пишет, Ольга, прохаживаясь, диктует текст, Мария занята рукоделием, Анастасия рисует.
В глубине сцены — тени Юровского, Никулина, Ермакова.
ОЛЬГА (Татьяне). «… могут пострадать простые солдаты, а они не виноваты…»
ТАТЬЯНА (пишет). «… не виноваты…»
ОЛЬГА. «Вы тоже можете пострадать. Вы честные, благородные люди, вы офицеры русской армии. Я бы не хотел, чтобы вы пострадали…»
ТАТЬЯНА (пишет). «…чтобы вы пострадали…»
ОЛЬГА. «Ради Бога, избегайте проливать кровь!» Эту фразу папа дважды повторил и просил записать точь-в-точь. (Ольге). Пиши, как я говорю!
МАРИЯ. Мне кажется, наши письма все нужно сжечь. И дневники. И вообще все бумаги.
ТАТЬЯНА (поднимает голову от письма). И папа надо сказать. У него много семейной переписки. В сарае лежит. Целый сарай. Потому что солдаты заберут наши письма, будут читать их и глумиться над нами.
АНАСТАСИЯ (отрываясь от рисунков). Не могут солдаты глумиться. Они хорошие. Мы всегда их любили.
ТАТЬЯНА. Не могут? (С горечью).Ты вспомни, как они унижали нас! Сколько раз! Как они еду у нас прямо со столов забирают… как в кастрюли грязными руками лазают! А зачем они за нами в уборную ходят? Да ещё подглядывают.
ОЛЬГА (с усмешкой). Они ж говорят: для караула. Караульное сопровождение. Чтобы не сбежали.
ТАТЬЯНА. Из уборной? Ха-ха! Они нарочно нас унижают. А переклички? Папа и мама на перекличке! Царственные особы на перекличке! Где это видано? Это недобрые солдаты. Это очень злые солдаты. А начальники у них - самые настоящие оборотни. Как Юровский смотрит, комендант наш… как зверь, как палач… А Ермаков! Ермаков, по-моему вообще больной…
ЕРМАКОВ. Эти бабы очень соблазнительные были… чистенькие такие сучки, молоденькие… духами пахли… Они специально нас дразнили. Я бы их всех… И младшую. Чем она хуже? Ничем не хуже. Даже лучше.. молоденькая… Кулаком в рыло! И на пол! Прямо на полу! Чтобы знала… чтобы они знали… И солдат ещё позвать, чтобы задолбили их всмерть…
ОЛЬГА. Никулин вроде нормальный…
ТАТЬЯНА. Помощник?
ОЛЬГА. Помощник коменданта… Интеллигентный такой… Ну, и среди солдат есть…
ТАТЬЯНА. Кто там среди солдат? Они специально над нами издеваются. Постоянно. Злые, порочные люди! Для чего поют они эти свои песни? «Смело, товарищи, в ногу!» Как там ещё… «Отречёмся от старого мира…» Нам это приятно слушать? А папа это приятно слушать? Мы и так в заточении, а нас ещё унижают…
МАРИЯ. Плохие люди. Картинки неприличные на стенах рисуют, а вот этот солдатик… как его… не помните, как того, который частушки под окнами пел? Какие похабные частушки!
ОЛЬГА. Как же! Файка Сафонов! Файка его зовут. Под окнами у папа и мама очень неприличные песни пел. И у нас тоже пел. Закроешь окна, а он всё равно поёт… Очень плохой человек.
ТАТЬЯНА. А Авдеев? Помните? Который до Юровского был. Неряшливый такой. А ещё комендант! Фу, какой нехороший! Пьяный всегда, неумытый… Табачищем от него! Папа говорил, что вор. Украл что-то.
ОЛЬГА. Да они все воры. Продукты у нас крадут. Нам монахини молочко присылают, так они даже молочко крадут. Вылакают монастырское молочко и хоть бы хны!
МАРИЯ. Толкаются, голос повышают. Грубияны!
ОЛЬГА. А папа - как утёс… как одинокий утёс в бушующем море. Твёрд, спокоен…
ТАТЬЯНА. Его молитва спасает. Он говорит: я как Иов многострадальный.
АНАСТАСИЯ. А я помню, помню! Мне маменька читали. Рассказать вам?
ТАТЬЯНА. Ой, Настя! Мы сами знаем!
АНАСТАСИЯ. Нет, не знаете! Жена говорит ему: «Ты все ещё тверд в непорочности твоей! Похули Бога и умри!» А он в проказе весь, в струпьях… всё потерял, всё… детей, богатство… все отвернулись… И он говорит ей: «Ты говоришь как безумная: неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать?»
ОЛЬГА. Мы безвинно страдаем. Папа страдает, мама. Мы безвинные жертвы. Царевич Алексей страдает. В чём смысл наших страданий? Разве мы что-то плохое совершили? Мы же всё - для народа. Сколько мы по госпиталям! Сколько мы всего для солдат! День и ночь! Это же работа. Большая, тяжёлая работа. Даже Машка с Настёной дежурили у раненых…
ТАТЬЯНА. Мы добродетельно жили… живём… Мы не должны страдать… если мы безвинно страдаем, значит, Бога нет…
ОЛЬГА. Ты что же такое говоришь? Как это Бога нет? Не богохульствуй, сестрица!
ТАТЬЯНА. Нет промысла Божьего, нет… Иначе мы не страдали бы…
ОЛЬГА. Это и есть Божий промысел. Папа говорит, что Господь испытует нас… А мы должны быть тверды пред лицом Его. Ты написала?
ТАТЬЯНА. Что написала?
ОЛЬГА. Ты написала: «Избегайте проливать кровь?» Нам надо закончить письмо. Его ждут верные люди.
АНАСТАСИЯ (бросает свои рисунки, идёт к комодику, выдвигает ящики, достаёт шкатулки с письмами, роется в них). У меня тоже есть письма! Вот, смотрите! (Выхватывает одно письмо, разворачивает его, целует.) «Золотой мой папа! (Вскакивает на стул, читает со стула.) Были мы сегодня в санитарном поезде. Видели много раненых. По дороге умерли три офицера. Такие серьёзные раны у солдат, может быть, скоро и другие умрут. Они стонали, мучились. Потом мы поехали в Дворцовый госпиталь, Мама и сёстры перевязывали, а я и Мария ходили к раненым, говорили с ними, один показал мне большой кусок от шрапнели, - он был у него в ноге. Все говорили, что хотят вернуться и отплатить врагу. А ещё говорили, что молятся за тебя. Береги же себя, любимый папа! Твоя преданная раба, тринадцатилетняя Настася». (Снова роется в шкатулках.)
МАРИЯ. Брось сейчас же! Давайте лучше опять репетировать.
АНАСТАСИЯ. Не брошу! Вот, нашла! (Читает.) «Дорогой папа! Машка влюбилась в Деменкова…»
МАРИЯ (подбегает). А ну, дай сюда! (Пытается вырвать из рук Анастасии письмо.)
АНАСТАСИЯ. Не дам! (Отбегает.) Ещё чего! (Продолжает читать.) «В гвардейском экипаже есть офицер, Коля Деменков. Он толстый и у него круглое лицо. А Машка в него влюбилась, представляешь! Так прямо и говорит: мой душка Деменков… и смотрит на него во все глаза…»
МАРИЯ. А ну, Настька, перестань! Перестань, говорю тебе!
Девочки бегают друг за другом, в игру вовлекаются старшие сёстры, шум, визг, суматоха.
МАРИЯ (неожиданно останавливаясь). А что, мы разве репетировать не будем?
Затемнение.
Сцена актового зала дома отдыха. На заднике – транспарант: Советские отдыхающие приветствуют пламенного революционера!
Никулин выходит из-за кулис.
НИКУЛИН (в зал). Дорогие товарищи отдыхающие! Очень рад, что вы здесь собрались. Очень часто на отдыхе или в городах меня приглашают рассказать об одном важном эпизоде моей жизни. О главном, можно сказать, эпизоде моей жизни. Вот я отдыхаю, значит, в Сочи. Или в Геленджике. Или ещё где. Как только трудящиеся узнают, кто я такой, сразу начинаются просьбы: расскажи, как было. Я могу рассказать, но это не для всех, потому что такое дело - только для проверенных… для партийных товарищей. Вот я благодарю, значит, руководство нашего дома отдыха и начальника клуба… вот всех этих проверенных товарищей, которые заботятся об истории… чтобы, значит, донести историю до потомков… я вижу тут в клубе даже подростков… стало быть, наше дело в верных руках… я вам расскажу, да! Это я убил царя Николая Кровавого, всё их семейство убил… вы можете спросить: зачем семейство? Там дети были, царевич… девочки. Мы всех убили… да просто потому, что нельзя было оставлять… никого нельзя было оставлять… чтобы ни одного шанса, значит, чтобы не было претендентов… это ж династия, надо понимать… если один останется, он может снова… и трупы нельзя, вы понимаете? вот останутся, значит, к примеру, мощи, и… как вы думаете?.. знаете, что такое мощи?.. это когда костям молятся… и там будет контрреволюция, вокруг костей… мы этого не можем допустить… Поэтому - всех! Там ещё слуги были. Их - тоже. Потому что разболтают. Это сейчас можно. И то только партийным. А тогда нельзя было. Время такое. Везде враги. Использовать могли. И мы тогда - всех! Под корень. Я, правда, призывал гуманность проявить. Чтобы без мучений. Ведь всё-таки у нас гуманная власть. У нас всё для блага человека. Чтобы счастье. Равенство чтобы. Лично я хотел, чтобы никто не голодал. Чтобы всё у всех было. А не как при царизме. И вот мы, значит, всё-таки гуманно. Потому что я знаю, что если бы я, к примеру, к белым попал… я же воевал, значит, в составе третьей армии двадцать девятой стрелковой дивизии… и вот если бы я попал в плен, знаете, я бы счастлив был, если бы со мной так же поступили… знаете почему? да потому что там озверелые были, они все были озверелые… резали просто на куски нашего брата… вот мы гуманно поэтому… я вообще не хотел, это же убивать… но это казнь, это не убийство… вы же помните: Великая Французская революция, восстание народных масс, Бастилия! помните гильотину Людовика XYI ? То была мера социальной защиты, то была нужная, целесообразная казнь… знаете что я вам скажу? я, значит, вам скажу, что без казни Николая Второго не было бы нового мира! Вот что я вам скажу. И семью надо было казнить. Чтобы не посягали на новый мир. Так, значит, мы рассуждаем. Да здравствует новый мир! Да здравствует новый мир, в котором все будут счастливы! Для этого нужно было их убить…
Слышны аплодисменты.
Затемнение.
Начальственный кабинет. Зелёная настольная лампа. Большое окно. Тяжёлые шторы. Вечер.
Вокруг стола – Человек в чёрном, Юровский, Никулин, Ермаков.
В глубине сцены — Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия.
ЧЕЛОВЕК В ЧЁРНОМ. Товарищи! Нам с вами необходимо скрупулёзно и точно, во всех деталях воспроизвести события той ночи. Прошло много лет, и я понимаю, что какие-то детали, возможно, стёрлись из вашей памяти… что-то искажено временем… но вы должны постараться… я вас предупреждаю - давайте без амбиций, вы все - исторические персонажи, история вас не забудет, потомки оценят ваш беспримерный вклад в дело революции…
ЕРМАКОВ. Ну, я ж говорю: я пошёл, побудил Боткина, врача, говорю ему: буди всех! Он говорит: зачем? Сволочь старорежимная, он ещё спрашивать меня будет! Чё ты спрашиваешь? Исполняй! Приказа не слышал? Опасность, говорю ему, в городе неспокойно, возможны нападения. Буди, говорю, и в подвал быстро! Ну, он пошёл, они там копались чё-то, а потом…
ЮРОВСКИЙ (нетерпеливо). Товарищ инспектор, вы этого Ермакова окоротите, ну, неудобно слушать, ей-богу! Слушай, Ермаков, ну, что ты городишь? Такое впечатление, что ты там один был… как будто один всех и порешил… Кто руководил операцией?
ЕРМАКОВ. Да я руководил.
НИКУЛИН. Врёшь! Товарищ Юровский руководил. Товарищ Юровский директивы получал. Товарищ Юровский распоряжался.
ЕРМАКОВ. И я распоряжался. И царя я убил. С первого выстрела. И бабу его. И девок. А царевича я штыком! Да я всех убил. Потому что у меня маузер был. А у вас - наганы. Мой маузер - в Свердловском музее.
НИКУЛИН. Ты бы и штык в музей сдал. Пусть люди знают, как ты детей штыком резал. Я предлагал милосердие проявить. Потому что мы не убийцы, а революционные мстители. А ты зверствовал. Ведь ты гадёныш. Ты пьяный был. Руководил товарищ Юровский… давайте восстановим историческую справедливость. Ты резал, не стану отрицать. У тебя глаза были, как у дикого кабана. Ты ещё и от крови пьянел. Товарищ инспектор, вот пусть Яков Михалыч по порядку расскажет… он знает… он точно знает…
ЮРОВСКИЙ. Ну, я расскажу… я хорошо помню… Я побудил доктора Боткина, они спустились… долго собирались, целый час… Я им сказал ничего не брать, они взяли… Вещи какие-то взяли, подушки взяли, собачку взяли… Кажется, младшенькая собачку несла…
АНАСТАСИЯ. Помните, девочки, как щенок скулил, на ручки просился? Мы уходим, а ему страшно. Потому что ночь, потому что темно… Собаке всегда плохо без людей…
МАРИЯ. А Алёшка говорит ему: не плачь, мы вернёмся… мы же ненадолго… очень скоро вернёмся…
ЮРОВСКИЙ. Ну, спустились… Императрица говорит: стульев даже нет, как же так? Царевича на руках отец нёс. Он больной был, царевич-то… Ну, распорядился, два стула принесли. Царевича посадили. И царицу. Потом… что потом, товарищ Никулин?
НИКУЛИН. Потом вы, Яков Михалыч, сказали им по стене встать, они встали. Потом во дворе грузовик завели, чтобы не слышно, значит… Они забеспокоились, царица по-немецки что-то… царь ответил…
ЮРОВСКИЙ. Ну, да, а время идёт, они стоят… я стою… я вышел, позвал команду, раздал наганы… латыши отказались… два латыша, не станем, говорят, убивать… вернулись, они смотрят, я говорю: именем Советской власти! За преступления против российского народа! За кровь рабочих, крестьян и солдат! За каторгу! За голод! За войну!
НИКУЛИН. Стой, стой, Яков Михалыч! Какой голод? Какая война? Мы же не на митинге. Не так было, товарищ инспектор. Ты же помнишь, Яков Михалыч! (Человеку в чёрном). Товарищ Юровский сказал: ввиду того, что ваши друзья в нашей стране и за границей делают попытки освобождения семьи, Совет рабочих депутатов постановил расстрелять вас.
ЮРОВСКИЙ. Ну да, приблизительно так. Царь повернулся и сказал: что? Тут я выстрелил… первая пуля - в царя, вторая - в царицу… они - в крик!.. вот прямо визг стоял… а императрица ещё, когда я сказал, руку подняла вот так… перекреститься хотела… я выстрелил, она не успела… все стали стрелять… беспорядочная такая пальба… я сказал: каждый берёт себе одного, а стреляли без толку… я скажу почему… там стена каменная была, но не поэтому… пули рикошетили, Медведеву, кажется, руку пробило… ну, там ещё дым… ничего не видно, все упали, но - живые! не умирали… мы стреляем - они не умирают! Я сейчас скажу, почему… царь сразу умер, царица - тоже, я в голову попал, у неё кровь из уха - как брызнет! Мальчик тоже не умирал, он дёргался и кровь из него натекла… И сёстры не умирали… у меня, знаете, волосы на голове зашевелились, мне даже страшно стало, - мы стреляем, они не умирают… они заговорённые, я думаю себе, почему не умирают? пули не берут их… это мы потом поняли, а тогда я думал - какая-то святость, молитва их хранит…
ЕРМАКОВ. Ну, теперь я… я в царя выстрелил, потом в царицу, потом смотрю - одна сестра отползла и в кладовку кулаком бьёт, я - в неё! У товарища Юровского кончились патроны, а мальчик - на полу… корчится… я вышел, у меня штык, восьмидюймовый, видели когда-нибудь? трёхгранный такой… я вышел и штыком его! а он ещё руками! отталкивает, сопротивляется… я поскользнулся, кровь же… испачкался… тут другая сестра встала и поползла, я её - ногой и - выстрелил! Младшая в угол забилась… тут на меня что-то нашло, у меня закипело… у меня такая злоба была… я её зубами хотел… взял штык и вонзил… (Пауза. Чёрный человек с ужасом смотрит на Ермакова.) А она увернулась… И у меня штык с размаху в стенку - хрясь! Наполовину засадил! Они отпихивается, я штык вынул и тут - в неё! Со всей силы. И попал! А она не умирает! А я ещё раз! Хрясь! Не умирает! Я тогда наган из-за пояса, у меня ещё за поясом наган был… бабах в неё! В голову! .. Упала…
НИКУЛИН. Да, так и было… Там ещё другие добивали… дым, кровь, скользко… Потом все стали выходить, я слышу в углу шевелится… Белое… Она встаёт на колени и говорит: слава Богу, Бог спас меня… Это горничная была, Демидова… Ермаков берёт штык и к ней… а она схватилась и не даёт… все руки ей располосовал… она визжит, плачет! Он вырвал и - в грудь ей! Она рухнула… грохот ещё такой…
ЮРОВСКИЙ. Мне не по себе было, честно…
НИКУЛИН. Мне тоже…
ЮРОВСКИЙ. Но это - долг, мы должны были…
НИКУЛИН. Потом тишина такая, дым висит, все стали расходиться… а этот ходит со штыком и мертвецов режет… вот такие глаза, рожа в крови…
ЕРМАКОВ. Да я пьян был, у меня кипело… Знаете, какая ненависть… это ж самодержавие… А зато я собачку спас… Там младшенькая собачку на руках несла… Дым, вонь… знаете, как пороховая гарь пахнет? Кровь - тоже пахнет… а ещё - запах страха… ужаса… собачка живая осталась… не поймала пулю… сидит в луже крови, дрожит и скулит… Я её пристрелить хотел, чтобы не скулила… очень она меня бесила… но пожалел, думаю - за что? она же не виновата… в чём может быть виновата маленькая собачка? Вынул её из крови и за пазуху себе поклал… Спас, значитца… А потом я её домой принёс… молока дал, хлеба дал… она, правда, есть не стала, забилась в угол… скулит, дрожит…
АНАСТАСИЯ. Зря я собачку с собой взяла… Там ещё страшнее было… Пусть бы наверху осталась…
Затемнение.
Гостиная в Ипатьевском доме. Татьяна с Ольгой по-прежнему за столом, Мария вышивает, Анастасия, пытаясь развлечь сестёр, показывает фокусы.
В стороне — неясные тени Юровского, Никулина, Ермакова.
ТАТЬЯНА (глядя на Анастасию). Помните, девочки, как Настька мою бульдожку дрессировала? Вот смеху-то было! Скучаю я по Ортипо.
ОЛЬГА. Ещё бы! Димочки Маламы презент. Ты, Таня, такая оригинальная! Ну, кто же собачку называет в честь коня? (Торжественно.) Ортипо! Коня - я ещё могу понять. Пафосное имя. Димочка потому что у нас тоже весьма оригинален. Ортипо, в галоп! Так и вижу Димочку, который несётся на своём Ортипо по полю брани! Вперёд, за родину, урааааа! А тут - собачка…
Все смеются.
ТАТЬЯНА. Невероятно милый щенок был.
МАРИЯ. А какой озорной! Каждый день от него кавардак по всему дворцу!
ОЛЬГА. Особенно когда они с Настькиным Швыбзиком бесились… Вазу один раз разбили… скатерть со стола сдёрнули… Мама очень недовольна была…
ТАТЬЯНА. А я сразу мама предупредила… неловко, правда, немножко получилось, словно бы, не спросясь, перед фактом поставила… но ведь Димочка прислал… как можно было отказать?
ОЛЬГА (с иронией). Димочке - никак!
ТАТЬЯНА. У меня и письмо к мама сохранилось… сейчас… (Идёт к комодику, ищет письмо, находит). Вот! (Читает). «Мама, дорогая моя! Прости меня за эту маленькую собачку. Честно говоря, когда он спросил, приму ли я такой подарок, если он будет от него, я сразу ответила, что да. Ты же помнишь, что я всегда хотела собаку. И только после того, как мы пришли домой, я подумала, что ты можешь быть против... Прошу тебя, милый ангел, прости меня… Тысяча поцелуев от твоей преданной дочери Татьяны. Скажи, дорогая, что ты не сердишься…»
ОЛЬГА. А Димочка Малама выписался из госпиталя и уехал!
МАРИЯ. Ну, может быть, мы всё-таки сможем уже вернуться наконец к репетиции?
Затемнение.
Сцена актового зала машиностроительного завода . На заднике – транспарант: Машиностроители приветствуют верного рыцаря карательных органов!
Ермаков выходит из-за кулис.
ЕРМАКОВ (подняв правую руку и став в позу трибуна.) Дорогие товарищи! Дорогие строители светлого будущего! Только вы, заводские рабочие и братья по классу, можете оценить нашу титаническую работу по очистке молодого социалистического сообщества от всяческой враждебной швали, от белогвардейских отбросов и прочих выкормышей проклятого самодержавия. Спасибо руководству завода, лично товарищу директору и лично секретарю парторганизации за то, что пригласили меня к вам и дали возможность поведать о моём славном боевом прошлом. Да, товарищи, вам уже сказали: я - именно тот человек, который отправил к праотцам царскую семью. Это я поставил точку в их земном существовании. И царя убил. И царицу. И девок ихних. Ни одна царская сучка не родит больше наследника на погибель народу. Знаете, сколько у них брильянтов было? Вот такая куча (Показывает.) Это девки наворовали. А вы знаете, где у них драгоценности лежали? В трусах, мать их, в лифчиках! А я всё это дело штыком - ррраз! И посыпались брильянтики… Твари самодержавные! Народ голодал, холодал, а они… это же преступление! Сколько народ от них пострадал… ссылки, тюрьмы, расстрелы… вспомним, товарищи, преступления царского режима! Кровавое воскресенье, Ленский расстрел, поражение в Русско-японской войне, Цусима опять же! Сколько наших братьев погибло на царской каторге! А они жрали апельсины, спали на перинах! Но я отомстил им… за всех вас, товарищи! За ваши слёзы и страдания! Я великий мститель и моё имя войдёт в историю. Вспомните, товарищи, историю Великой французской революции, вспомните и Парижскую коммуну! Коммуна погибла, но дело её живёт. Потому что мертвецы Коммуны воскресли под алым стягом Советов! Вечные славные трупы с Пер-Лашез ожидают нашей смертельной ненависти! Мы должны ненавидеть злобную самодержавную свору! Но вам ненавидеть уже легче, ведь я уничтожил это зловонное гнездо роскоши и порока. Рабочие и крестьяне всего мира будут вечно благодарить меня за это благодеяние… по городам и весям поставят мне памятники, сложат обо мне песни, былины… я убил, я убил… я убил…
Слышны аплодисменты.
Апокалиптическая музыка.
Затемнение.
Занавес.
Второе действие
Гостиная в Ипатьевском доме. Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия продолжают репетировать домашний спектакль.
На краю сцены — тени Юровского, Никулина, Ермакова.
ОЛЬГА. Девочки, может быть, просто почитаем? У нас всё равно актёров не хватит. Ролей слишком много.
ТАТЬЯНА. Пожалуй.
МАРИЯ. Можно.
АНАСТАСИЯ. А мне всё равно. Можно и почитать. Только мне скушно с вами.
ТАТЬЯНА. Ты младшая и обязана слушаться старших! Мало ли что тебе скушно.
ОЛЬГА. Ну, давайте! Таня, давай за Леди Макбет!
ТАТЬЯНА.
Что тут стряслось? Чей голос, жуткий, словно
Труба пред боем, вызывает спящих
Из дома? Отвечайте.
МАРИЯ.
Госпожа,
Я слов своих при вас не повторю:
Им стоит уха женщины коснуться,
Чтоб умертвить ее.
О Банко, Банко!
Король убит.
ОЛЬГА.
Умри я час назад, я жизнь бы прожил
Счастливцем, ибо для меня теперь
Все стало прахом в этом бренном мире,
Где больше нет ни щедрости, ни славы.
Вино существования иссякло,
И может лишь подонками похвастать
Наш погреб сводчатый.
АНАСТАСИЯ.
Что тут случилось?
ОЛЬГА.
Как! Вы ещё не знаете? Иссох
Ключ ваших дней, источник вашей крови.
МАРИЯ.
Убит ваш царственный родитель.
ЕРМАКОВ (с восторгом). Мы всех убили! Лично я в Императора стрелял. Это была месть за народ. За весь российский народ. (Торжественно). Свершилось роковое возмездие.
АНАСТАСИЯ.
Кем убит?
МАРИЯ.
Как видно, теми, кто при нем был ночью.
Кровь покрывала лица их и руки,
И мы нашли у них под головами
Кинжалы неотёртые.
Их дикий взгляд смятенье обличал.
Никто бы жизнь свою им не доверил…
АНАСТАСИЯ. Всё, не хочу больше! Скучно! Надоел ваш Шекспир!
МАРИЯ. Ну, правда, девочки! Оля! Всё равно мы этот спектакль не представим. Давайте лучше пошепчемся…
ТАТЬЯНА. О мальчиках?
МАРИЯ. О мальчиках… о наших офицериках…
ТАТЬЯНА. А мне Ольгин Воронов тоже нравился…
МАРИЯ. О, Павлик! Павел Алексеевич… Такой милый… Вышла бы за него Ольга и прощай трон!
ОЛЬГА. Девочки… сестрицы, ну нельзя же так! Не совестно вам?
ТАТЬЯНА. А что такое? Мы все его любили. Какой мужчина был… красивый, статный, благородный… Лучший офицер на «Штандарте». И папа любил его… вот кто, девочки, больше всех играл с папа в теннис? А с кем мы в конные прогулки ходили? И на балах он был нарасхват… И Ольга, между прочим, чаще всех с ним танцевала. Признайся, Оля, ведь он мил был тебе… Этого нельзя было скрыть.
ОЛЬГА (смущённо). Да, правда, я любила его. Но он никогда, ничего… даже намёком… Кодекс чести… Он коснуться меня не смел…
АНАСТАСИЯ. Ой, а я помню, как мы в Ливадии… и Ольга всё высматривала из дворца, где же мой суженый? (Смеясь.) А суженый со «Штандарта» бинокль на Ольгу наводил… скажи, Оля, ведь ты специально на балкон выходила?
ОЛЬГА (слегка шлёпая Анастасию). А вот я тебе, малявка!
АНАСТАСИЯ. И что такое? Влюбилась же! Я знаю, что влюбилась. Тили-тили-тесто, жених и невеста!
ОЛЬГА (с грустью). А вот и не жених… Помните, как он в Кореиз зачастил? А вы и не знали… У Клейнмихелей гостил… к их дочке сватался… Сколько приятных минут с ним… беседы за чаем, бадминтон… а как мы читали вместе… «Графиня де Монсоро»! И голос у него тихий, бархатный… даром, что офицер. Офицеру же командный голос нужен!
МАРИЯ. Ой, тихий, бархатный… Вкрадчивый голос у него, коварный, завораживал он тебя, завлекал.
ОЛЬГА. Нет, нет, Маша… от украдкой всегда смотрел, стеснялся… улыбался так ласково…
ТАТЬЯНА. Правильно, Машка, завлекал…
ОЛЬГА. Ой, да ну вас! Вам всё ха-ха да хи-хи. А знаете, как сердце у меня рвалось, когда мы на его свадьбе были…
МАРИЯ. Ну, ещё бы! На тебе лица не было. И слёзы в глазах стояли.
АНАСТАСИЯ. А я слышала, что Ольга тогда в церкви шептала… помните, в Царском Селе? Когда венчались…
ОЛЬГА. Настя!
АНАСТАСИЯ. Ну, что - Настя? Слышала!
МАРИЯ. Что слышала? Скажи, Настася!
ОЛЬГА. Не смей!
АНАСТАСИЯ. Она сказала: «Господи, пошли счастья моему любимому!»
МАРИЯ. Ой!
ТАТЬЯНА. А вот вышла бы Ольга за принца Кароля, не сидела бы тут с нами…
ОЛЬГА. Да мне тогда вообще не до принца было, я экзамены сдавала. (Хвастливо.) По всем предметам, между прочим, пятёрки получила. Даже за диктант по-немецки. Мама очень рада были. А Кароль мне совсем не понравился… Уши такие оттопыренные (Прыскает.)… и лупоглазый…
ТАТЬЯНА. Ганноверская династия, они все такие.
АНАСТАСИЯ. А я одну тайну знаю!
МАРИЯ. Опять ты тут!
АНАСТАСИЯ. А вот да! (Залпом.) Принц Кароль вовсе и не Ольгу хотел!
ОЛЬГА. Вот всё она знает, егоза!
АНАСТАСИЯ. Да, знаю, совсем не Ольгу. А Татьяну! Он на Татьяне жениться хотел.
ТАТЬЯНА. Тебя не спросил!
АНАСТАСИЯ. А Румыния дружественна нам?
ОЛЬГА. Да какая теперь разница…
ТАТЬЯНА. Нас Европа спасёт. Королева договорится с большевиками.
ЮРОВСКИЙ. Товарищ Ленин хотел их немцам отдать. На условия мира обменять. Более выгодно. Что-то выторговать хотел.
НИКУЛИН. Это товарищ Троцкий хотел. Обменяем, говорит, их. А Ленин не хотел. Ленин суда хотел. Чтобы судить их. Перед лицом народа. Чтобы все понимали. Чтобы другим было неповадно.
АНАСТАСИЯ. Не могу больше видеть этих противных солдат!
МАРИЯ. Живём тут, как в тюрьме. Тоска зелёная. Работать хоть разрешают.
АНАСТАСИЯ. А я больше всего люблю с папа дрова пилить!
МАРИЯ. А я на огороде…
ОЛЬГА. Разрешали бы нам ещё полы мыть… или посудку… А то как будто мы диверсию замышляем… посуду не дают мыть. Мы ж не белоручки какие. Всё веселее за работой.
ТАТЬЯНА. Скажи спасибо, что во двор выпускают… на крышу… хорошо на крыше! Город видно, собор… на кресты хоть взглянуть…
Колокольный звон. Девочки крестятся.
АНАСТАСИЯ (Ольге). Мне страшно, Оля!
Колокольный звон становится тревожнее. Бряцание оружия. Отрывистые команды.
Затемнение.
Больничная палата. Простая солдатская койка. На койке - Юровский. Возле него - доктор.
В глубине сцены — Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия.
ЮРОВСКИЙ (приподымаясь). Доктор, сколько мне ещё?
ДОКТОР. Не буду лукавить, товарищ Юровский… вы же знаете, с язвой не шутят…
ЮРОВСКИЙ. И сколько?
ДОКТОР. Мало.
ЮРОВСКИЙ (сам себе). Это за царя. За царицу. За их дочек. За мальчишку.
ДОКТОР. Бросьте, Яков Михалыч… Это возраст… вы ж не молоды…
ЮРОВСКИЙ. Всё равно это за них. Надо было хотя бы похоронить их по-человечески… но разве можно? Паломники пойдут, мощи организуют… биться станут над ними… знаете, как вокруг мощей бывает? контрреволюция сразу… мощи - это сила… кости имеют магическую силу…
ДОКТОР. И это говорит атеист, это говорит пламенный революционер!
ЮРОВСКИЙ. Вы правы, доктор! Я правильно сделал… Знаете, как я сделал? Я приказал их в грузовик… а там кровь, кровь везде… мы шинели подложили и повезли… А когда грузили, смотрю - шарят! Солдаты по трупам шарят! Я говорю: расстрел вам! Золото, драгоценности - на стол! Не хотели отдавать, шакалы! Расстреляю, говорю, рядом с царём уложу! Ну, отстранил их… поехали, а вообще избавиться от трупов Ермакову поручили, он командовал… но он же ненадёжный, он бандит, в нём идеи мало… Часа в четыре ночи приехали… Верх-Исетский завод такой, может, слышали, железо там… металлургический, в общем… вот верстах в двух от него и хотели зарыть… приехали, а там - толпа, шумят, грозят… кто такие? Мои люди, - Ермаков говорит… закапывать будут… А они: что ж ты, сука, мертвых привёз! Ермаков девок снасилить обещал… и царицу мы тоже завсегда хотели! Они ненормальные все были! Потом поехали, потом грузовик съехал с гати… застряли… и пока мы там грузовик, те рабочие, верх-исетские, и солдаты тоже, они мертвяков раздевать стали… мы, когда стреляли, они не умирали, мы думали, - заговорённые… пуля не брала их, и они говорили: с нами Господь, с нами Господь… да мы ж знаем, что всё это сказки для тёмных людей! Бога же нет! И они не умирали! Я знаю, почему… а тогда не знал… Девок когда раздевали, у них в лифчиках - брильянты были… мы стреляем, а камни рикошетят! Мы стреляем, а они не умирают… Ну, и Ермаков их тогда… штыком… и ещё в голову стрелял… Эти их раздевают и камни… там ещё и золото, жемчуг… много драгоценностей… у царицы - пояс такой, а там - золотая полоса, толстая проволока из платины, брильянты опять же… Я этим тоже сказал - расстреляю, если увижу… сдать ценности! Ну, сдали там… портсигар золотой, брошки какие-то… я на нервах был, мог даже и убить… застряли, машина не идёт… перегрузили на пролётки, поехали… шахта в урочище, мы их хотели в шахту сбросить. Но уже столько свидетелей вокруг, эти, которые… не рабочие, а анархисты какие-то, несерьёзно всё… крестьян ещё встретили, с сенокоса которые, ночевали там… потом, в общем, стали раздевать трупы, и смотрим: девки все в панцирях защитных! Брильянты, рубины, самоцветы! Кто им виноват, что они мучались?
ДОКТОР. А что ж, они мучались? Вы их пытали разве?
ЮРОВСКИЙ. Нет, вы что! Мы хотели - гуманно! А они - камни! Сами виноваты! Мы бы их пулями: раз! и - всё! А так - удары… пули больно бьют по камням-то… и они раненые ещё мучались, кровью истекали… мальчишка тоже вот… на нём, правда, брильянтов не было… но он дёргался как-то вот… мне даже жалко стало… ну, одежду сожгли и в шахту их… трупы голые… а один… там рабочий был, рябой… я его хорошо запомнил… дёрганый такой, всё ходил и дёргался… теперь, говорит, и помереть можно: я, говорит, царицу щупал! Тёплая, дескать, ещё была. Мы за идею, а он, гадёныш, царицу щупал! Кинули в шахту, а там вода - едва-едва… всё сверху… набросали гранат, да толку! Думали, обрушится… а уже светает… ну, что делать? Днём уехал, доложил, они говорят - заново давай! А как? Нету ничего! Даже машины нету… (Вскакивает на постели, беспокойно оглядывается, волнуется. Замечает княжон, в ужасе указывает на них пальцем). Сжечь! Сжечь дотла!..
ДОКТОР. Да вы не волнуйтесь, батенька! Сожжём, обязательно сожжём!
ЮРОВСКИЙ. Я на вас надеюсь, товарищ! Я сейчас к Войкову поеду, а вы тут пока распоряжайтесь. Войков, которого завод в Москве, он начальник снабжения Урала, серную кислоту обещал… и бензин… жечь будем! И лопаты ещё. И подводы. И поехал верхом… а лошадь бракованная попалась, уронила меня, я ногу повредил… большая беда, когда лошадь засекается… ну, вытащили трупы, погрузили, поехали опять… я уже запутался, сколько раз выгружали… там копали, тут копали, кто-то видел, опять копали… потом стали жечь, потом - кислотой, потом не получалось, стали лопатами и прикладами, чтобы обезобразить, значит, а то узнают… ну, лицо, голову… сами знаете… а я вам приказал отрезать головы! Почему не исполняете приказ! Расстреляю! Ты вместо того, чтобы царицу щупать, делай, что приказано! Я разговаривать не стану! Пулю в сердце и поминай, как звали! Отрезай головы!!
ДОКТОР. Да я всё исполню, товарищ Юровский, вы не сомневайтесь! Вы же меня знаете!
ЮРОВСКИЙ. Ну, мы их в ямы, что осталось, а потом ещё кислотой, а потом - пару гранат ещё… закопали кости, брёвна туда, шпалы, грузовик туда-сюда… заровняли, в общем… Часов в шесть кончили… или в пять… светало уже… я им говорю: забудьте, что видели… и вообще рты заткните, навеки заткните! Только вякните кто-нибудь! (Доктору). И ты молчи, гнида старорежимная… в ЧК захотел? Закапывай давай! Что смотришь? Приказа не слышал? Копай! Чтобы ни одна живая душа… А если пронюхают, всех расстреляю, всех в землю положу! Копай, я сказал!
ДОКТОР. Яков Михалыч, мы с вами в Кремлёвской больнице!
ЮРОВСКИЙ. Ты меня с толку не сбивай! Не собьёшь! Я по-твоему совсем идиот? Засужу, повешу! С конфискацией имущества! (Распаляясь всё больше.) Стоять! Взял лопату! Копай! Поджигай! Огонь! Я сказал - огонь!! Почему не стреляешь?! Стреляй, вражина!!
ДОКТОР (наклонившись к Юровскому, с ненавистью). Никого больше не убьёшь… подохнешь… конец тебе… убийца! Убийца! Будь ты проклят! Весь род твой пусть будет проклят! Сдохни скорее! Знаешь, что такое прободение язвы? Больно тебе? Болит?
ЮРОВСКИЙ. Очень болит… очень болит… невыносимо болит…Дайте таблеток, доктор… не могу терпеть…
ДОКТОР. Таблетки тебе… мучайся, гнида, как другие мучались… В ад пойдёшь! Прямо к чертям… пусть жарят тебя на сковородках…Гори в аду! Пусть потомки проклянут тебя!
ЮРОВСКИЙ (приподымаясь на подушках, горячечно). Что… что?..
Затемнение.
Гостиная в Ипатьевском доме. Ольга и Татьяна смотрят в окно, Мария с Анастасией - за столом.
В стороне — тени Юровского, Никулина, Ермакова.
АНАСТАСИЯ. Ну, что же? Мы репетировать не будем?
МАРИЯ (оборачиваясь). Ты ж сама сказала, что тебе скушно… Шекспир это тебе не «Курочка Ряба»…
АНАСТАСИЯ. Но надо же что-то делать… нельзя просто сидеть, сложа руки…
МАРИЯ. Девочки, будем репетировать?
ОЛЬГА (всматриваясь в окно). Какой закат… Как будто кровь по всему миру…
МАРИЯ. Она по всему миру…
ТАТЬЯНА. Мы не спасёмся. Папа убьют.
ОЛЬГА. Таня! Что ты такое говоришь? Нас королева выкупит. Или германцы к себе заберут. У нас родственники в Европе.
АНАСТАСИЯ. Никто нас не тронет! Папа им покажет! Он сильный… сильнее всех! Он армиями командовал. Он главнокомандующим был. Знаете, как его народ любил? Всегда вставали, всегда кланялись. В верности клялись.
ТАТЬЯНА. А сейчас клятвы забыты. Нас предали.
АНАСТАСИЯ. Нет! Народ с нами. Народ не даст нас в обиду. Мне Алёшка рассказывал… когда они в Ставке были… когда папа с Алексеем в Ставке был, в Могилёве… в театре фильму крутили… военные такие съёмки, с войны… взрывы там, солдаты в атаку бегут… там даже танки были! Ой, зрители пугались в театре! Как маленькие!... Какой театр в Могилёве! Алёшка рассказывал… всё в золоте, в бархате… Алёшка говорит: люстра - из золота! Из чистого золота! Резная дверь! Чугунная лестница… узорная… такая красивая… мрамор… печки в изразцах! Собрались зрители, Алёшка говорит, сейчас показывать будут… Мы с папа входим в ложу… там губернаторская ложа есть… красивая-я-я-я… тоже в золоте вся, резная… входим мы и тут - гимн! Как грянет! «Бо-о-оже, Царя храни, сильный, державный…»
Торжественно звучит гимн.
Боже, Царя храни,
Сильный, державный,
Царствуй на славу, на славу нам!
Освещённые лучом прожектора в губернаторской ложе стоят Царь и Царевич. Царь - в мундире полковника, Царевич - в подростковом мундирчике без знаков отличия.
Свет гаснет, идёт кинохроника Великой войны, революции - взятие Зимнего, революционные матросы, солдаты, бои Гражданской, сталинские концлагеря…
По окончании хроники сёстры в том же интерьере стоят возле стола.
ОЛЬГА. Нас не забудут. Нас будут вспоминать.
ТАТЬЯНА. Мы не сделали ничего плохого. Мы работали в госпиталях. Мы раненых спасали.
МАРИЯ. Мы учились. Мы хотели - для народа. Мы хотели, чтоб все были счастливы.
ОЛЬГА. Мы хотели любить.
ТАТЬЯНА. Мы любили.
АНАСТАСИЯ. Девочки, мне страшно.
Сёстры обнимаются, стоят в обнимку.
На авансцену выходят Юровский, Никулин, Ермаков.
ЮРОВСКИЙ (торжественно, но торопливо). Гражданин Романов Николай Александрович! Гражданка Романова Александра Фёдоровна, девицы Ольга Романова, Татьяна Романова, Мария Романова, Анастасия Романова, гражданин Алексей Романов! Доктор Боткин, камердинер Трупп, повар Харитонов, горничная Демидова! Ввиду того, что ваши друзья в нашей стране и за рубежом делают попытки освобождения семьи, Совет рабочих депутатов постановил расстрелять вас. Приговор окончательный, пощады не будет!
Все трое выходят на край сцены и направляют револьверы в зрительный зал. Слышны выстрелы.
Звучит Просительная ектения (Братский хор Почаевской лавры).
Под скорбную мелодию ектении сёстры в белых одеяниях, раскинув руки, возносятся в небеса.
Затемнение.
Занавес.